Я всё же этот город не люблю,
Хоть здесь живу уже давным-давно -
Так долго не живут или скрывают.
Он зябкому подобен февралю,
Он наливает горькое вино
И верит, что иного не бывает.
Я всё же к этим улицам привык.
Они безосновательно длинны
И широки без всякого стесненья.
Теперь мне внятен долгий их язык,
И я готов к прощению вины
Любой из них, что просит о прощенье.
Да, этот город - сочинитель бед,
В нём много ламп, но свет привычно слаб,
Хоть может улиц сеть согреть порою,
И по бульварам всё же бродит свет,
И тянутся следы кошачьих лап
Вдоль скверов под Рождественской горою.
Пропал великий город навсегда,
К нему явилась форменная тьма,
Хотя и не промчались легионы.
Его постигла древняя беда,
Потупились доходные дома
И у дворцов отчаялись колонны.
Был император, к сожаленью, прав,
Из книги выдрав старые листы
И вольную вручив былой столице.
Правление - отрава из отрав,
Величие - подобье нищеты,
А департамент - родственник больнице.
О два забытых города моих
В стране иной, в отрезанном краю!
Я вас люблю, хоть вышла нам разлука.
Вас в спину бьют, по голове, под дых,
Но вы не захотели жить в строю,
А жить вне строя - непростая штука.
Но я-то здесь, где торжествует строй,
Где каждый праздник - пёстрая пальба...
Мы с городом в худом, но крепком мире.
Столице я сочувствую порой;
Такая ей назначена судьба,
И это - плата за избыток шири.
