Щербатый охранитель всех от нас,
посередине сей литературы –
летит в холмах, как вол и овцепас,
следя с конструкций, то есть корректуры:
архитектуру, инженерию, припас
не боевой – словарный. С тёмной дури
пускает пчёл, шмелей, стрекоз земных –
конечно, ангелов с лицом сквозной собаки,
которые, как штопор, не слышны –
пока словесной не случилось драки.
Вот сапоги отмыты от него
и глины, в нашей коже состоящей –
он смотрит: вроде больше никого
в нас не осталось – повторись не в чаще,
мгновенье, в наворованном свету,
который невозможно настоящий,
который не изловишь на лету,
не принесёшь в гнездо. Теперь всё чаще
в нас смотрит Бог, прозрачней кислород,
и слово, как могила нам, всё кратче.
Светает, я хотел сказать – прости,
но получил – простись, проспись, пройдись вдоль
удоли языка, который нас
сумел избыть, молчанье нами выбрал.
Мы научились сладостно молчать
и энтропию состригать, как ногти,
и уходить, как бы трамвай сквозь Чад,
который озеро, поскольку одинокий
трамвай – несмертен – мчится сквозь него,
прохожим всем размалывая ноги.
Поскольку ночь надёжно высока,
поскольку Бог не спит над головами,
поскольку смерть уходит не одна,
а, вероятно, только вместе с нами,
поскольку ужас – это мелкий бес,
так собачонка в сельском балагане,
которая имеет некий вес
пока не пугана портвейном и слогами –
когда уже обрушена с небес
зиждителем, а вовсе не богами,
поскольку остаёшься ты один,
когда свои рассматриваешь крохи,
забытые гостями на столе,
ушедшими на выдохе – не вдохе –
так плачет в них поэзия, язык,
и мчится прочь, в Сибирь мою, на волке –
ты всё звенишь, как яблонь бубенцы,
в каком-нибудь не найденном пророке,
словесность, столь похожая на смерть,
что понимаешь – мы не одиноки,
Александр,
Меня ваша поэтика очаровывает. Причём, настолько, что я вчера опубликовал на этом сайте стих, с вашим эпиграфом, навеянный одним из ваших стихотворений и опубликую завтра ещё один такой.
Я вхожу в ваши стихи, и мне там хорошо: образы расходятся кругами по воде, накладываются один на другой и позволяют увидеть за ним то, что и словами нельзя определить... И хочется удержать часть вашего видения мира, видимо, мне очень близкого, и в своих стихах.
Я Вам очень благодарен за это чувство, за эту радость.
Александр, если данное стихотворение одно из относительно недавних, то каков же Ваш *золотой век*? Вот мне интересно, каков *золотой век Александра Петрушкина*? Или, наверное, некорректно звучит вопрос... Границ нет?
