К тем временам, точнее, людям и местам,
как ни банально наблюденье, нет возврата…
В пространство плитка шлёт свои полкиловатта,
жду стука в дверь, чтоб подбежать, сказать 'ктотам?'
и лишь потом открыть. А мама снимет боты,пальто и шарф. Она в средине дня, притом, что ей не слишком близко от работы, домой приходит – накормить меня. Но как мала большая перемена! Я сыт, умыт, оторван от колена – теперь до вечера. Смышлён не по летам,
я и тогда не тратил времени бесцельно – я маму ждал! А непонятное “ктотам” я научился выговаривать раздельно,
и года не прошло...
Чем мельче вещь, тем тянет пристальней смотреть, тем различимее становятся детали – под ёлкой дед-мороз в зелёном самосвале,солдатик в каске и с ружьём на одеяле, и два кольца в ночи малиновой спирали, жилище наше не умевшие согреть.
***
Про “не разлей вода” не помню. Звали нас “два сапога - пара”...Товарняк из Уфы шел в обед в направленье Миньяра. Мы ужами двумя затаиться умели на всякой площадке, кроме той, на которой кондуктор дремал в сером ватнике и плащ-палатке. Как ни странно, но с властью конфликтов у нас не бывало, и пока эта власть, подремав, то курила, то что-то жевала,(лишний раз, избегая закон доводить до греха), расставались мы с ней по-английски, за гребнем отвала, где тайник у запруды скрывала кривая ольха. Два ивовых прута, конский волос для лески,крючки из булавки... Ах, как сытно урчала под вечер в желудках уха! Нет вкуснее еды, чем в мизинец длиной пескари, безо всяких излишеств петрушки, лаврушки и тмина. Ты, большой эрудит, клялся мне,что недаром цари уважали уху, что ольха шла царям для камина. Возвращались, упрятав остатки улова в лопух, крупной рысью вдоль рельс по засыпанной гравием тропке. Не дай Бог, чтоб пескарь покрупнее протух, для меня –корм коту, для тебя - панацея от трепки…
Колея, уходящая за горизонт по прямой в нашу взрослую жизнь. Чем безропотней, чем безнадежней ждали нас эти годы на долгой дороге домой,чем светлее их лица сейчас, тем мой голос безбожней.
