круглый, как боль, короткий, как человек,
даже когда живой замечаю дымку,
воздух прожжёный, над всем занесённый свет,
смерть и любовь - за ручку, потом - в обнимку.
мало курю. почти не курю. курю.
всё преходящее - топливо: вздутые печи,
пепел по кругу, огонь обращается в брют,
выдох на вдох, а больше и крыть-то нечем.
в сумерки вижу: там у меня внутри
мало-помалу в пустотах зола осела.
я открываю сердце по счёту три,
тёплый, как ночь последнего воскресенья.
**********************************************
но дальше проще: радио и свет,
цыплят простуженных по осени считают
до можжевеловой весны. приходит зверь
и так ревёт, что сердце западает
за край тоски, кончается запас
любви, и мир приходит к изначалью,
где никого никто ещё не спас
и не спасёт уже до окончанья
большого сна, глубокого, что тень
прекрасной музыки, услышанной ребёнком.
и зверь тебя уносит в свой вертеп,
схватив за пах. повизгивает тонко
твоя душа. встречаются волхвы,
на них нельзя смотреть и не заплакать,
звезда растёт у них из головы,
а голова одна на всех.
ни страха.
не вечереет. неусыпен день.
на всё про всё ни времени ни веры.
и дальше так, что нечего хотеть
в утробе зверя.
*************************************************
лампы фонарей в горячей глине,
долгое фарфоровое "до",
где Тарковский вылепил Феллини,
и они достраивают дом,
и у них тепло зажато в лёгких,
и в глазах зажмурен белый свет.
просто всё: от мыла до верёвки,
от любви до дырки в голове.
на Тарковском - светлая рубаха,
на плече Феллини - попугай,
он блестит от солнечного праха,
клювом раздвигает берега
млеющей под копотью речушки.
на безрыбье тонет человек -
ждут его карбидовые души
и косматый ангел Гулливер.
где Тарковский балует Феллини
поцелуем в детские уста,
на пересеченье слов и пыли
есть ещё свободные места.
Январь 2012
все стихи автора
|
