Память – обморок - морок. Не силюсь
Обмануть, переждать на привале.
Мой июнь синеглаз и массивен,
Будто небо с картины сорвали
Распластали под ноги и пели:
Проливные мои карусели!
Желторотые ветры мои!
На краю раскаленных империй,
Где из крылышек дергают перья,
Где в печи шелестят соловьи -
Каждый выдох покоем измерен.
Но июнь вылетает из сот.
Он обрушится скоро на землю
Память – обморок, морок – не дремлет.
И меня от него не спасет…
Тополя
Подранили Москву - она уходит.
Корёжена на треть, уже по пояс.
Скрежещет строек дровосечный поезд.
И всякий для Москвы уже не годен.
И всяк - не мил. И прислониться – негде.
Лишь тополя - туманное наследие.
А крылышки лопат стремятся выше
В савеловские розовые крыши
И в белорусский изумрудный взгляд,
Сквозь поезда последние летят.
И всякий о Москве уже не пишет.
Лишь тополя твои четверостишья.
Они глядят как ангелочки, в лица.
Пуховые несчастья… Отвлекая
Тебя - от безысходности столицы.
Меня - от беспричинности мелькания.
Ваня
Ржавый конь. Ослепительный бег.
Цокнет лампочка в правом колене.
Заискрится седой человек
И продолжится цепью явлений.
Шелести, мой затравленный бог
Губы белы - тугие тесемки.
Коридоров протяжный предлог.
Голосочек прерывисто ломкий -
Это Ване приносят обед.
На холсте лебеда и малина.
Это Ваня, восьмидесяти лет
Это мина, кричит, это мина.
Набекрень рукава, на гранит
Расстилают спеленутый воздух.
Меловая галанка скворчит.
Свет рассеянный – тонкий апостол.
Обмануться, накрыться - светло
В незабудки – великое дело
Что под утро тобой проросло?
Что во сне прогореть не успело…
В полный рост
Прибавьте время, беглого отца,
Меня, без неподвижного лица
И в полный рост, встающее распятье.
Рябую церковь в деревенском платье,
Трясущиеся пальчики крыльца.
Я всё могу, и видит Бог - всё так.
И первый гость - неуловимый знак,
С глазами удивленного ребенка.
И маленькая мамина иконка,
Зажатая в насмешливый кулак.
Нет песен непосильных соловьям
И дань - напиться подошедшим дням.
Еще случиться легким поражениям
Такого неуклонного движенья
Слепой двери в рожденный полумрак.
Ленточки
Как мило о старости думать
И резать платочек льняной.
Вот ты, покореженный зуммер,
Стенаешь в ночи ледяной.
На тонких простынках рассвета
Погашены воля и сон.
И чахлый мотор драндулета,
И дедушкин ласковый тон
Все так мне подходит, и снова
Все ленточки будут к лицу.
Но слово, нещадное слово,
Подносят к пустому крыльцу.
Это там, где вода...
Это там, где вода оживала,
Где горела живая вода.
Было время в пространстве овала
И седьмая стояла среда.
Где кормились с руки осторожной
Ненасытные речи твои.
И ползли по младенческой коже
Золотого песка муравьи...
То не снилось - сбылось непременно
Выше самой высокой беды,
Мы с тобой вырастали из плена
И садились у края воды…
